Глава 5. Часть 2. Пороги Каракараи

25
— В сентябре прошлого года я вам сказал, что однажды вы мне понадобитесь в качестве адвоката. Это время при­шло, Дэвид.
Сеттиньяз не понял его:
— Но я и так адвокат. Что вам мешает стать моим кли­ентом?
— Вы адвокат, работающий у Уиттакера и Кобба. Мне хотелось бы, чтобы прямо с сегодняшнего дня вы открыли собственную контору, единственным главой которой и бу­дете. Под моим контролем.
— Мне всего двадцать семь лет, Реб.
— А мне еще нет двадцати трех. Погодите, я хотел бы кое-что вам показать…
Из своей неизменной холщовой сумки (сам ее вид за­ставлял Сеттиньяза содрогаться) он достал письмо.
— Прочтите.
Письмо было подписано лично Дэвидом Феллоузом из банка «Хант Манхэттен». В нем говорилось об открытии кредитной линии на предъявителя, Реба Михаэля Климрода, сумма предоставленного кредита — пятьдесят мил­лионов долларов.
— Боже праведный, — воскликнул изумленный Сет­тиньяз; у него перехватило дыхание.
— Но это еще не все, Дэвид. Я, конечно, мог бы полу­чить аналогичное обязательство и от Гарви Барра. Или от двух-трех других банков, хотя и в меньших размерах. Дэ­вид, я рассчитываю, что вы согласитесь работать в одиноч­ку, то есть будете нести личную ответственность за все. Вы будете располагать полной свободой, чтобы подбирать опытных людей, присутствие которых рядом сочтете необ­ходимым. Но вы один, только вы, будете знать мою фами­лию, будете знать, что за всеми фирмами, под чьим при­крытием я действую, стою я. Я, разумеется, готов вас финансировать.
— У меня нет такой проблемы, и вам это известно. — Сеттиньяз отхлебнул остывшего чаю. И спросил: — И вы будете единственным моим клиентом? Исключительным?
— Необязательно. Но я должен обладать приоритетом над всеми. Я рассчитываю загружать вас таким количест­вом работы, что вам даже в голову не придет подыскивать себе других клиентов.
— Вы по-прежнему намерены работать совершенно анонимно? О, Господи, мне даже неизвестно, чем вы зани­маетесь, я не знаю, почему такой человек, как Дэвид Феллоуз, питает к вам столь громадное доверие! В конце кон­цов вы можете оказаться одним из представителей мафии!
Реб улыбнулся:
— Не правда ли, эта идея часто приходила вам в голо­ву?
— Да, — признался Сеттиньяз.
— Принимайте мое предложение, и я посвящу вас во все мои нынешние и будущие дела.
— Значит, вы до такой степени доверяете мне?
— Доверяю в той мере, в какой обычно доверяют чело­веку. Ведь мы с вами встречаемся много месяцев, по три часа каждую неделю. — На лице Реба опять появилась улыбка: — И я снова навел о вас справки.
— Даже так?
— Да, так.
Его серые глаза пронизывали Сеттиньяза насквозь.
— Дэвид, с финансовой точки зрения я никогда не иду на риск, если у меня нет средства его избежать. Но работа с вами особо большого риска не представляет. Вы прини­маете мое предложение?
— Я об этом совсем не думал, — с полной искренностью признался Сеттиньяз. — Затем он переспросил: — К чему эта полная анонимность? И этот ваш наряд? Я ненавижу эту чертову сумку!
— А мне она нравится, — сказал Реб, улыбаясь. — И я не испытываю никакого желания видеть свои фотографии в газетах. Так же, как я не желаю иметь дом или что-либо другое в том же роде.
— Вы стоите немало миллионов долларов. И это в двад­цать три года!
— Ну, принимаете мое предложение?
Сеттиньяз встал, прошелся немного по холлу отеля «Альгонкин» и снова сел:
— Вы просто невыносимы!
— Давно ли вы встречались с Джорджем Таррасом?
— Давным-давно. Но раза два говорил по телефону.
— Он вам по-прежнему ничего не сказал?
— Что сказал? Вы мне уже задавали этот вопрос, и я не понимаю, куда вы клоните.
Климрод вытащил свои паспорт:
— Он фальшивый. Я заказал его в Аргентине, он мне стоил тысячу долларов.
— Теперь я понимаю вашу боязнь всякого паблиси­ти, — заметил Сеттиньяз с ехидством, на какое только и был способен.
— Это не единственная причина, даже не истинная причина. Я мог бы все уладить в несколько дней. Речь идет о другом, и вы должны были бы это понимать.
— Идите к черту.
— Дэвид, есть еще одна тема, о которой вам страшно хо­чется со мной поговорить. Вот уже несколько недель и месяцев. Я имею в виду вашу свояченицу.
Установилась тишина. Климрод разглядывал потолок.
— Думаю, что ваша супруга тоже сгорает от любопыт­ства. Несомненно, в гораздо большей степени, чем вы. Я отвечу на не заданный вами вопрос: я вижусь с Чармен до­вольно часто, мы даже не раз путешествовали вместе. Но жить вместе не собираемся.
— Чармен нет в Соединенных Штатах.
— Мне прекрасно известно, где она. Не задавайте боль­ше вопросов, Дэвид, я не стану на них отвечать. Тем более что и она не ответила на вопрос, который задавала ей ва­ша супруга, все семейство Пейдж. Теперь вам надо спе­шить, отправляйтесь домой и сложите чемодан.
— Сложить чемодан? Сеттиньязу стало не по себе.
— Сегодня ночью мы уезжаем в Лондон, Дэвид. Раз уж отныне вы работаете со мной. Не волнуйтесь, я приобрел вам билет в первом классе.
Разумеется, Дэвид Сеттиньяз сохранил самое живое воспоминание о часах, которые они провели вместе в са­молете над Атлантикой; это был их первый полет из бес­численных совместных перелетов позднее.
Он вспоминает о бесконечной, умопомрачительной ве­ренице цифр; их часами перечислял Климрод своим раз­меренным, тихим голосом, в котором чувствовалась лег­кая усталость; Сеттиньяз тогда узнал, что эти два человека, которых он назовет Черными Псами, Лернер и Берковичи проделали большую работу, действуя параллельно, но никогда не встречаясь друг с другом; тем не менее они были не единственными юристами, что занима­лись делами Климрода.
Он вспоминает о том чувстве призрачности, которое иногда его охватывало, заставляя Сеттиньяза отбрасывать как нелепую выдумку невероятный ряд имен, компаний, предприятий, фирм в самых разных сферах, которые дейст­вовали в Нью-Йорке, в штате Нью-Йорк, вплоть до Чика­го, Бостона и даже Канады; их несметное количество при иных обстоятельствах могло бы показаться бредовым.
И всякий раз Реб Климрод называл фамилию человека, которого он использовал, через которого прошел, который в определенной мере вызывал его доверие. Для каждой сделки — к тому времени их уже была добрая сотня — он указывал очень точно, до доллара, общую сумму, вложен­ные в него капиталы, даты, особые условия, состояние фи­нансов; он говорил, какую прибыль думает получить от каждой из девяти своих фирм в Балтиморе, четырнадцати в Бостоне, двадцати трех в Чикаго…
Он перечислял все это, никогда не возвращаясь к уже сказанному, чтобы вспомнить что-то им забытое. Дело в том, что он не забывал ничего, и все располагалось в его мозгу и его памяти фантастически четко, было фантаста чески классифицировано и фантастически, в любую мину­ту, с потрясающими быстротой и точностью оказывалось доступным.
В эти часы в темном салоне самолета, где спали все пассажиры, кроме Сеттиньяза и Климрода, адвокат никак не мог определить, чему ему следует больше всего удивляться: потрясающей организации, которую Реб создал, громадности пущенных в оборот средств или же поразительному устройству его интеллекта. Какими бы признаками он ни характеризовался, все это имело одно имя — гений.
За полчаса до посадки «Констелейшн» в Лондоне чья-то ладонь легла Сеттиньязу на плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой стюардессу, которая разносила кофе.
— Мы подлетаем, Дэвид, — сказал Реб. — Хорошо спали.
— Меньше двух часов, — раздраженно ответил Сеттиньяз.
Он выпил чашку отвратительного кофе. Климрод занимал кресло справа от него. Сеттиньяз повернулся и в крес­ле позади Реба увидел маленького блондина-аргентинца со странными желтыми глазами; о нем ему было известно лишь, что зовут его Диего Хаас и что Климрод говорил о нем: «В присутствии Диего мы можем говорить свободно». Хаас улыбнулся ему:
— Вы раньше были в Лондоне?
— Да, — сказал Сеттиньяз.
Он чувствовал во рту какую-то горечь, которая обычно возникает, когда резко прерывают твой короткий сон. Он потер себе руками глаза, затем все лицо и наконец полностью проснулся. Через иллюминатор он увидел берега Корнуолла. Наступил рассвет.
— Уже два часа пополудни по английскому времени, — сказал Реб, заблаговременно отвечая на вопрос, который, хотел задать ему Сеттиньяз.
Сеттиньяз спросил:
— Может, мне приснилась эта ночь? Ведь это вы рассказывали мне о своих делах?
Реб рассмеялся:
— Нет, это был не сон.
— Именно этого я и опасался, — сказал Сеттиньяз.
Его внезапно охватил страх, когда он вспомнил о той громаде, о той лавине дел, которые ему много часов обрисовывал Реб. Он заметил с кислым видом:
— Надеюсь, вы не рассчитываете, что я запомнил все то, о чем вы мне говорили?
— Как только у нас появится свободная минутка, я вновь предоставлю вам списки всех моих дел, и вы сами во всем разберетесь.
— Бухгалтер был бы вам намного полезнее.
— Это называется — встать с левой ноги, — засмеялся Реб. — Нет, мне нужен совсем другой человек, а не бух­галтер. Вы скоро сами в этом убедитесь. Время пришло.
— У вас, конечно, где-то есть документы? Акты, контракты? Все эти сделки вы же не заключали, лишь пожимая руки сотням мужчин и женщин?
— Документы хранятся в банковских сейфах и у разных адвокатов, услугами которых я пользовался. Вам предстоит все собрать. Дэвид, не волнуйтесь, все будет хорошо.
Внизу под ними расстилались нежные, залитые ярким солнцем пейзажи Англии.
— И я также сказал вам, чем мы намерены заняться в Лондоне: купить одно-два судна.
— Два судна?
— Два танкера, Дэвид.
26
В Лондоне их ждал человек по фамилии Петридис, Ник Петридис, который считал себя американцем, нью-йоркцем, но явно был грек по происхождению. Позже Сеттиньяз узнали что именно этот Петридис сыграл свою роль в «восстановлении» Уолл-Стрит.
Сейчас он довольствовался тем, что сделал доклад в ав­томобиле, куда они все трое — Климрод, Хаас и он, Сеттиньяз — сели в аэропорту Лондона.
Петридис сказал Климроду:
— Дела обстоят так, как я вам изложил. Я не собираюсь возвращаться к…
— Нет, — возразил Климрод, — именно вернитесь. С самого начала, пожалуйста. Дэвид, послушайте, прошу вас. Вы еще не вошли в курс дела.
— Около шестидесяти судов, — продолжал Петри­дис, — все торговые. Из них шестнадцать танкеров. Рас­продажа флота состоится в Лондоне через три дня. Уже сейчас известно, что будут присутствовать все крупней­шие судовладельцы западного мира — Онасис, Ливанос, Ниархос, Голандрис, Даниель Людвиг, Гетте. Норвежцы, англичане, представители американских нефтяных ком­паний вроде «Галф». Остальных я не называю. Продажа будет происходить по принципу «полюбовно, в пользу предлагающего наибольшую цену» в помещении Мини­стерства морского флота. Покупатель предлагает сумму, указывая ее в запечатанном конверте, у него есть возмож­ность увеличить на десять процентов самую высокую предложенную цену.
— Вы слушаете, Дэвид? — спросил Климрод.
— Да, — раздраженно ответил Сеттиньяз, хотя уже ув­лекся разговором, даже начиная испытывать что-то вроде завороженного любопытства. — Я могу задать вопрос?
— Какой угодно, Дэвид.
— Вы намерены участвовать в этой распродаже? Серые глаза Реба лукаво блестели.
— И да, и нет, Дэвид. В торгах буду участвовать не я сам, а подставное лицо.
— И этим лицом буду я, — осенило Сеттиньяза.
— Вы. Если только не откажетесь. Вы прибыли в Лондон не для этого. Я просто пользуюсь вашим присутствием.
— А если бы меня здесь не было?
— На аукцион отправился бы Ник. Впрочем, вам ничто не мешает пойти туда вместе. Ник, продолжайте.
— Теперь о владельцах того флота, который будет рас­продаваться, — продолжал Ник Петридис. — Эти владель­цы — одна семья, англичане по национальности, но ру­мынского происхождения; Мэйджоры — английский вариант их настоящей фамилии Майореску. Надо знать историю их семьи, которую обычной не назовешь. Часть их клана покинула Румынию в 1907 году после крестьян­ского бунта; она обосновалась в Англии и приняла англий­ское подданство. Остальные Майореску продолжали жить в Бухаресте и Констанце. Тут все усложняется. В августе 1944 года в Румынию вступают русские. В румынских пор­тах стоит более сорока судов, принадлежащих Майореску, то есть признанному главе клана Косташу Майореску и двум его братьям, Иону и Никифору. Они сразу же почув­ствовали, куда ветер дует, и начали отправлять свои ко­рабли в Лондон, Роттердам, Марсель. Но русские тоже не дремали. Косташу и его братьям запрещают выезд. Им все-таки удается переправить за границу не только свои последние суда, но и всех Майореску, женщин и детей, еще находящихся на территории Румынии; сами они, как ни в чем не бывало, остаются в качестве заложников, оби­вая пороги различных учреждений, чтобы тем самым от­влечь внимание Вышинского и румынских коммунистов. Но этот номер не проходит: когда обнаруживают, что у них есть деньги, то Косташа вместе с братьями сажают в тюрьму. Они и сейчас там сидят. Даже неизвестно, в какой именно. Может быть, в Советском Союзе.
Черный «даймлер» приближался к Гайд-парку. Реб Климрод, казалось, не слушал Петридиса. Он раскрыл на коленях книгу и читал ее, переворачивая страницы с поразительной быстротой. Сеттиньяз прочел название: «Де­сять дней, которые потрясли мир», Джон Рид.
— Майореску, пардон, лондонская семья Мэйджоров, вот уже шесть лет предпринимают все возможное, чтобы освободить главу клана и его братьев. Бухарест даже не дает себе труда отвечать на запросы. Правда, однажды там заявили: «Доставьте все суда в Черное море, и мы вернем­ся к этому разговору».
«Даймлер» выехал на Парк-лейн.
— Информационный бюллетень исчерпан, — сказал Ник Петридис, улыбаясь в свои черные .усы веселого пирата.
«Даймлер» остановился перед отелем «Дорчестер». Реб Климрод спросил с улыбкой:
— А чего вы ждали, Дэвид? Что я сниму номер для всех нас в районе Уайтчепеля? Вы займете свое место в кругу миллиардеров в связи с вашим намерением закупить флот из шестидесяти судов. Вам нужен достойный вас отель.
Они вошли в отель. На имя Дэвида Джеймса. Сеттиньяза и Николаса X. Петридиса, прибывших из Нью-Йорка, были забронированы два номера «люкс». Ничего для Климрода или даже Хааса (он исчез, испортив всю компа­нию, в неизвестном направлении). Невозмутимые и не столь уж дряхлые лакеи возникли откуда-то из стен, слов­но призраки Оскара Уайльда, и с благоговением подхвати­ли их чемоданы. Сеттиньяз оказался в гостиной своего но­мера наедине с Климродом, который принялся лицезреть зеленеющую под окнами листву Гайд-парка. Затем он медленно сказал:
— Впервые я приехал в Лондон в 1937 году. Мне было девять лет. Я очень люблю этот город. Ну, Дэвид, начи­найте, задавайте мне ваши вопросы…
— На самом деле вы ведь не намерены покупать все су­да, не так ли?
— Конечно, нет. Я еще не могу тягаться с греческими су­довладельцами, а ведь все они так или иначе связаны друг с другом, эти двоюродные братья, племянники, дядья, тягать­ся с Людвигом или Полем Гетти. Пока не могу.
— Какова цель вашего маневра?
— Я вам отвечу позднее. Это не недоверие к вам, просто я еще ни в чем не уверен.
— А какова моя роль?
— Вы действительно попытаетесь приобрести эти суда. От имени одной фирмы, которую я позволил себе назвать «Диана Мэрии компани». Надеюсь, что вы не усматривае­те здесь ничего обидного. Когда я создаю новые компании, я испытываю трудности с их названиями. Ник предоставит вам все документы. Теперь о Нике; рекомендую вам дер­жаться с ним осторожнее. Ему известно, что я провел не­сколько операций с недвижимостью на Уолл-Стрит, но он знает далеко не все. Он и понятия не имеет, чем я могу за­ниматься в других местах. Я даже думаю, что он принима­ет меня за представителя кого-то или какой-то группы, почему бы и не мафии, с которой вы связываете меня. Мне хотелось, чтобы он пребывал в подобном мнении. Отныне вы знаете в сто раз больше из того, чего он не знает, и на­станет день, когда соотношение станет миллион к одному, в вашу, конечно, пользу. По своему положению, Дэвид, вы выше его, и вы будете подниматься все выше.
— Должен ли я за ним шпионить? — язвительно осве­домился Сеттиньяз.
Серые глаза Реба были непроницаемы:
— Почему бы и нет, Дэвид? Я вовсе не питаю и не буду питать к Нику Петридису или любому другому того дове­рия, которое я могу и буду питать к вам. Так уж мир уст­роен.
— Вы живете в довольно-таки холодном мире. Воцарилась тишина. Потом, покачав головой, Реб ска­зал:
— Может быть, у меня никогда не было другого выбора. Или, может, я таким родился.
И вдруг он улыбнулся:
— А если мы поговорим о том, что привело нас в Лон­дон?
— Итак, мне предстоит подать наше предложение в за­печатанном конверте?
— Совершенно верно. Если только вы не предоставите Нику полную свободу действий. Скажу еще раз: я обра­тился к вам с просьбой сопровождать меня не для того, чтобы вы служили подставным лицом. Впрочем, этого от вас я не потребую никогда.
Тогда зачем вы меня пригласили? Следить за Петридисом?
— Это могло быть одной из причин. Но не главной. В отеле «Альгонкин» я сделал вам предложение. Если вы его примете, на что я надеюсь, хотя вы еще не ответили, вы будете единственным человеком на свете, которому будет известно все или почти все о моих делах, даже больше, чем когда-либо смогут узнать Джордж Таррас или Диего Хаас. Такова истинная причина вашего приезда в Лондон, Дэвид. В будущем, по-прежнему учитывая вероятность того, что вы согласитесь, вам придется всегда держаться не на виду, почти в тени. Я знаю, что это соответствует ваше­му характеру, вашим вкусам, вашим достоинствам — они бесконечно выше, чем вы сами предполагаете. Но я очень бы желал, чтобы хоть раз вы оказались в первой шеренге, на передовой. Полагаю, Дэвид, что я все изложил ясно.
Он улыбался той необыкновенно теплой улыбкой, кото­рую Сеттиньяз уже однажды наблюдал.
Дэвид сел в кресло. Он снова чувствовал себя потерян­ным, жалким человеком, которого уносит поток, и в то же время был весь охвачен каким-то странным возбуждени­ем, которое вот-вот могло вызвать у него на глазах слезы, порождая ощущение крайней неловкости. Он не привык к подобным излияниям чувств.
Наконец он спросил:
— Вы ждете от меня ответа немедленно?
— Конечно, нет. К чему спешить. Я могу ждать сколько нужно.
Вновь наступило молчание. Сеттиньяз спросил:
— И что же намереваетесь делать вы, пока я буду при­творяться, будто хочу действительно купить эти суда?
— Я уеду с Диего.
— По другим делам или по этому же?
— По этому. — Он расхохотался. — Но и другим тоже. Я очень люблю сразу заниматься несколькими делами.
— Понимаю, что мой вопрос страшно наивен, но я все же его задам: то, что вы собираетесь предпринять, что вы, несомненно, уже предприняли, является законным или нет?
— Совершенно законным. И мне неведомо, выгорит мое дело или нет. Эта операция… весьма своеобразная. Но она не противозаконна и не аморальна.
Опять стало тихо. Дэвид Сеттиньяз смотрел на Климрода, не понимая, какие же чувства он испытывает.
— Вы, конечно, уверены, что я приму ваше предложе­ние, не так ли?
— Почти, — ответил Климрод, одаривая его сияющей улыбкой.
— Черт бы вас побрал, — воскликнул Сеттиньяз по-французски, — иногда вы меня раздражаете, просто до бе­шенства! Ну хорошо, и каковы же должны быть мои выс­шие ставки на этих торгах?
— Один фунт и шесть пенсов. За каждое судно, разуме­ется.
В его серых расширившихся глазах под длинными тем­ными ресницами — так по крайней мере показалось Сеттиньязу — промелькнуло что-то бесовское. Но и веселое.